|
В первый раз я побывал на Колыме студентом четвертого курса Московского университета в 1974 году. База нашего геологического отряда разместилась в бывшем лагерном бараке в поселке Нексикан Сусуманского района. Все вокруг несло на себе печать недавних времен и событий. Наш барак был не единственным осколком лагерного прошлого. Почти весь Нексикан состоял из бараков. В них жили недавние зэки, не имевшие права выехать на материк. В разговорах местных жителей и участников экспедиции постоянно возникала лагерная тема. Все было очень свежо: с момента ликвидации треста «Дальстрой» - структуры НКВД, не прошло еще и двадцати лет.
Уже тогда я понял, что колымчане – это особый подвид людей. Суровых, спаянных севером и своими представлениями о добре и зле. Колымчане говорят в лицо все, что думают о тебе, но от них не ждешь удара в спину. Все, о чем на материке говорили шепотом, здесь говорили громко и внятно. Шутили: все равно дальше не сошлют.
Как ни банально это звучит, Колыма – это, прежде всего, люди. Начальник соседнего отряда, москвич и сотрудник Московского университета, но уроженец Колымы, Стас Лебедев казался нам, студентам, самым мрачным человеком в МГУ. Улыбка редко искажала его лицо. Но оказавшись на родной Колыме, Стас буквально расцвел. Чувствовалось, как тесно его груди в экспедиционной штормовке. Стас был радушен, словно австралийский абориген, разве что только не плясал перед нами, гостями своей малой родины.
После той студенческой экспедиции я побывал во многих местах Советского Союза: в Каракумах, на плато Устюрт, на Тянь-Шане, Кавказе, Карпатах, Крыму, на Байкале, на Южном, Среднем, Приполярном и Полярном Урале, Кольском полуострове, Западной Сибири, проплыл по Енисею, Волге, Северной Двине, по морям Северного Ледовитого океана, искал минералы в разных районах Казахстана и во многих других прекрасных уголках. Но ни один из них не тянул к себе с такой силой, как Колыма. Однако поводов поехать туда еще раз не предвиделось.
И вот после 27-летнего перерыва я снова отправился на Колыму. В самолете Москва-Магадан со мной летит жительница Магадана, уроженка Украины. Она замечает в моих руках книгу «Жертвы Колымы»:
- Та у нас через одного – или бывший зэк или охранник. Мой сосед отсидел двадцать лет. Когда разрешили уезжать на материк, оказалось, что и ехать уже некуда. Там – другая страна.
- А вы привыкли?
- Конечно, привыкла. У нас люди не такие, как на материке. Здесь все по-другому. Хотя сейчас стало намного хуже. А лет двадцать назад меня ни за что было не заманить обратно на материк. Я работала и получала восемьсот рублей, тогда как на материке подруга – мы один техникум кончали в Донецке, - зарабатывала сто. Есть разница? – Женщина вопросительно посмотрела на меня. - Я как-то, еще в советское время, привезла к себе мать с Украины. Дело было в октябре. Едем из аэропорта в Магадан. Мать долго смотрела на желтые лиственницы на сопках, потом спросила: «А шо цэ такэ жовтэ?» Я решила пошутить: «Так цэ ж, мамо, кукуруза!» Мать удивляется.
В честь ее приезда я решила накрыть стол. Пошли с нею на базар, за продуктами. Я купила два кило помидор. Подала продавцу 50 рублей, положила помидоры в сумку и пошла домой. Мать всю дорогу молчала, уже дома спросила: «А чого ж ты здачу нэ взяла?» «Яку сдачу, мамо?!» И только теперь я поняла, что она имела в виду.
Я улыбаюсь, как опытный колымчанин, понимая, насколько колымские цены шокировали материковских. Мне самому не раз доводилось оказываться в ситуации, из которых на Колыме совсем иной выход, чем на Большой земле…
- И чем же все закончилось?
- Что вы имеете виду?
- Ну, помидоры…
- А-а… Узнав, сколько они стоят, мать наотрез отказалась их есть, и заявила, что вернется на Украину и там за пять копеек этими несчастными помидорами наестся на всю оставшуюся жизнь…
Самолет приступает к снижению над густой сетью островершинных сопок, когда еще не заметно никаких признаков человеческого присутствия. Долгий полет над Сибирью, особенно Восточной, наводит на многие размышления. Так и остается без ответа вопрос, когда же, наконец, наша страна начнет прирастать Сибирью.
Сопки резко заканчиваются, и самолет парит над широкой долиной Армани с разбитым на многочисленные рукава руслом. Потом на короткое время в иллюминаторе возникает Охотское море, и самолет заходит на посадку в аэропорту Сокол, в 56 километрах к северу от Магадана.
Меня встречают Эдуард Иванов, грек и почти коренный колымчанин и огромная надпись на площади: «Добро пожаловать на Колыму – золотое сердце России!».
Подходим с Эдуардом к его «Паджеро», я открываю правую переднюю дверь. Эдик вежливо просит:
- Можно я сяду с той стороны?
Первая ошибка материковского. Все автомобили здесь – японские, праворульные. Место пассажира – слева. Вместе с Эдуардом в аэропорт приехал его свояк Толя Свинкин.
Мы едем по бетонке – коротком фрагменте колымской трассы с твердым покрытием. Эдуард удачно совмещает функции лихого водителя и гида. Он - мой земляк, выходец из греческого поселка, райцентра Старобешево Донецкой области. Познакомились мы меньше года назад в Москве. Он знал меня по моей книге «Одиссея мариупольских греков». Ту встречу в Москве мы отметили в греческом ресторане «Арго» и договорились, что следующая встреча состоится на колымской земле.
- Лучшее время встречи – середина июля – начало августа. Половину расходов беру на себя. Приезжайте!
Как говорится, я получил предложение, от которого невозможно было отказаться.
И вот то, что казалось почти фантастическим год назад, начало сбываться. Собираясь в Магадан, я тщательно расписал свой план пребывания на Колыме. Как бы читая мои мысли, Эдуард интересуется:
- На сколько прилетели? - Он тут же извиняется за вопрос и поясняет: - Просто мне надо самому определиться с планами.
- Я прилетел на 288 часов. Задач много, одна из них – как можно меньше спать. Хотя, признаться, уже тянет ко сну.
Разница с московским временем в Магадане составляет 8 часов. Самолет вылетел из Домодедово в 11 вечера, в Соколе приземлился в 15 часов местного времени, когда в Москве было 7 часов утра. Всю ночь я не сомкнул глаз. Да и ночи настоящей не бывает, когда летишь «встречь солнцу». Пока взлетели, пока поужинали, самолет перелетел за Урал. И начало светать.
- Самое главное – не лечь спать сейчас, - советует Толя. – Легче переносится перелет с востока на запад. Сейчас же вам надо продержаться и лечь спать, как все нормальные люди.
- Постараюсь исправиться и стать нормальным…
Перед Магаданом Эдуард останавливает машину. Я изучаю раскинувшийся внизу город. Магадан невелик и обозреть его целиком можно с любой окрестной сопки. Главная сопка – та, на которой высится Маска Скорби, работы Эрнста Неизвестного. Она - среди обязательных мест для посещения всеми приезжающими на Колыму.
Щелкнув несколько раз фотоаппаратами, едем дальше.
Магадан, который я увидел в 2001 году, разительно отличался от мрачного неблагоустроенного города, с которым довелось познакомиться в 1974 году. Улицы забиты японскими автомобилями. Отечественных – одна на сотню. Едва ли не каждая вторая машина – джип. Налаженное автобусное движение делает беспроблемным попадание в любую точку города за считанные минуты.
Застроенный преимущественно четырех- и пятиэтажными домами, Магадан, в отличие от многих областных центров, соразмерен человеку. С каждым последующим приездом я обнаруживал что-то новое. К 2007 году город заметно повеселел, многие серые дома окрасились в веселые желтые, оранжевые, зеленые цвета. Появились газоны и цветники, освещение. Тротуары вдоль главных улиц вымощены цветной плиткой. Но, как и в любом российском городе, – и областные центры – не исключения, окраины города представляют собой типичные «шанхаи».
Сегодня в Магадане проживает 107 тысяч человек (Все население Магаданской области - 165 тысяч). Еще недавно жителей было в полтора раза больше. Сокращение населения идет не за счет естественной убыли, каковой считается превышение смертности над рождаемостью. Тысячи людей покидают Колыму. Они уезжают на родину, откуда страсть к приключениям вкупе с желанием заработать на квартиру или машину привели их на край света. Большинство перебирается в среднюю полосу России, которая с медицинской точки зрения считается наиболее приемлемой для человека, много лет проведшего на Крайнем севере.
Эдуард привез меня на центральную площадь. Мы остановились у здания городской администрации. Рядом – областная. Чуть пониже – на противоположной от мэрии стороне, за четырехэтажным домом сталинской постройки высится серая бетонная коробка.
- Что за небоскреб?
- Белый Дом. Никак не достроят.
(Забежим на несколько лет вперед. Через три года на месте недостроенного здания обладминистрации возникнет громадный Кафедральный собор с пятью золотыми куполами – Святой Живоначальной Троицы. А первое богослужение в Магадане – после многих десятилетий безбожия, состоялось 11 июля 1989 года. В тот день Хабаровский владыка Гавриил провел службу в ДК автотранспортников. Ровно через 15 лет, день в день, открылся храм Святой Троицы. Магадан очеловечился).
- А бюст кому? – я показываю в сторону мэрии.
- Берзину.
- Да он же бандит!
- Наверное, в хорошем смысле этого слова, раз поставили памятник.
…Еще в 1921 году Э. Берзин стал сотрудником спецотдела ВЧК-ГПУ-ОГПУ. Первое серьезное дело, которое поручила ему партия – строительство Вишерского целлюлозно-бумажной фабрики ОГПУ на Урале. Там с методами Э.Берзина познакомился заключенный Варлам Шаламов. Э.Берзину, успешно справившемуся с поставленной перед ним задачей, поручают освоить еще более трудный участок - Колыму. На новом месте он продолжил практику «перевоспитания» врагов народа вишерскими методами. И хотя сегодня их суть хорошо известна, до сих пор среди магаданских краеведов бушуют страсти по Берзину. Кто он: палач или почти герой, достойный памятника в центре города? Победила вторая точка зрения. Не думаю, что окончательно. Так что бюст Э. Берзину это - памятник Точке Зрения. Противоположная возобладает, как только прислушаются к В.Шаламову: «Легенду о Берзине развеять нетрудно, стоит только посмотреть колымские газеты того времени». О расстрелах, практиковавшихся Э. Берзиным с самого начала существования «Дальстроя» пишут и современные магаданские краеведы и историки А.Козлов, А.Широков, А.Бирюков. Но и к ним не прислушались.
О, Фалес! Воистину, невежество – тяжкое бремя!
Эдуард провез меня еще по нескольким улицам Магадана. Мы с ним попеременно посвящали друг друга в историю города. Эдуард – на правах жителя колымской столицы, я – следуя совету Гете: «Хорошо путешествует тот, кто много знает». Перед любой поездкой я запасаюсь всевозможными картами, знакомлюсь с историей места, куда собрался ехать.
История Магадана тесно связана с появлением в бухте Нагаева эвенов. Город расположен на северном побережье Охотского моря в Тауйской губе. Губа двумя заливами глубоко вдается в материк. Заливы, получившие названия - бухта Нагаева и бухта Гертнера, стали важными аргументами при выборе места для будущей столицы колымского края.
Эвены называли бухту Мивкан. Русские первопроходцы дали ей новое имя – Волок. Современное название бухта получила в 1912 году в честь русского гидрографа, адмирала А.Нагаева.
Вторая бухта названа в честь командира судна «Охотск», капитана 2-го ранга К.Гертнера. Происхождение же имени Магадан покрыто тайной. Ни одна из версий не является общепринятой. Наибольшим признанием пользуется эвенкийский вариант: от «Монгодан» - жилище, построенное из тростника.
Так или иначе, бухта, обретшая свое сегодняшнее название, была по всем параметрам самой удобной в этой части Охотского моря. Что отмечали все исследователи, включая первооткрывателя колымского золота Ю.Билибина. Бухта так пригляделась ему, что он порекомендовал построить здесь культурную и снабженческую базы. По его совету в бухту перенесли и райцентр, располагавшийся до этого в поселке Ола.
В 1929 году несколькими пароходами из Владивостока перевезли постройки. Они дали начало Восточно-Эвенской культбазе. Чуть выше самой бухты, в долине ручья Монгодан, богатой пастбищами для оленей, рабочие только что образованного Колымского Главного поискового управления возвели несколько построек – подсобок, конных и скотных дворов. Чуть позже на их месте возник поселок Магадан. В самой же бухте расширялись работы: возводились небольшие жилые домики и многочисленные склады. Выручала сибирская лиственница - главный строительный материал в первые годы. Очень скоро в бухте вырос поселок Нагаево. Восточно-Эвенская культбаза стала его центром.
Эпопея с названиями на этом не завершилась. Интересную заявку сделал пленум Нагаевского поссовета в 1930 году. Депутаты предложили переименовать залив в Бухту Лазо, в честь известного в советские времена дальневосточного революционера, а сам поселок Нагаево - в Северосталинск. Что помешало претворить это решение партии в жизнь и топонимически связать с именем И.Сталина и бухту Нагаева, и город, ставший потом Магаданом, трудно сказать.
Мощный толчок в развитии двух поселков (Нагаево и Магадана) дало рождение «Дальстроя» – Государственного треста по строительству на Дальнем Востоке. Этот монстр возник по постановлению ЦК ВКП(б) от 11 ноября 1931 года. Появление «Дальстроя» ознаменовало начало бурного развития бассейна Верхней Колымы с его богатейшими золотыми и оловянными месторождениями. Бухта Нагаева становилась важнейшим элементом колымской инфраструктуры. А одноименный поселок и поселок Магадан слились в единый населенный пункт, который и стал в 1939 году городом Магаданом.
Руководство треста прибыло в бухту Нагаева пароходом «Сахалин» в феврале 1932 года. Возглавил «Дальстрой» Эдуард Берзин.
Поскольку трест организовывался для весьма специфических задач, нужды в поселковых советах как органах представительной власти не было никакой. В этом плане на Колыме поступили гораздо честнее, чем на всей остальной территории СССР. В показухе – т. е. в «депутатских корпусах» здесь не было никакой необходимости. Всевластным хозяином огромной зоны становился начальник «Дальстроя». То есть Э.Берзин. Упомянутым постановлением (оно называлось «О Колыме») ему поручалось определиться с местом будущего города.
В 1932 году два поселка соединились дорогой, а для доставки к ним строительного леса построили узкоколейную железную дорогу протяженностью в 7 километров.
Вместе с Э.Берзиным пароход «Сахалин» привез около 100 первых заключенных. Их конвоировали десять стрелков вохра. Эта партия положила начало Северо-Восточному исправительно-трудовому лагерю – Севвостлагу. Со временем он разрастется, выйдет за пределы исторической бухты и словно метастазами покроет своими отделениями, лагпунктами, командировками и подкомандировками всю Колыму. Первая крупная партия заключенных – 23084 человека поступила на Колыму в следующем 1933 году.
Таким образом, формально хозяйственный трест «Дальстрой» имел своим содержанием Севвостлаг – Северо-Восточные исправительно-трудовые лагеря НКВД. Территориально последний выходил за пределы «Дальстроя» ибо начинался во Владивостоке и распространялся на Чукотку и Якутию. Структура Севвостлага не раз менялась. Приведем ее на 1939 год:
- Севлаг (Северное отделение).
- Заплаг (Западное отделение).
- Юглаг (Южное отделение).
- Юзлаг (Юго-Западное отделение).
- Транслаг (Транспортное отделение).
- Владлаг (Владивостокское отделение).
- Дорлаг (Дорожное отделение).
- Стройлаг (Строительное отделение).
Все отделения подчинялись УСВИТЛу – Управлению Северо-Восточных ИТЛ.
Первые заключенные сразу же приступили к сооружению новых зон в ожидании летнего зэковского пополнения. На Колыме отношение Э. Берзина к заключенным стало еще более жестоким, чем на Вишере, где он тоже показал себя далеко не как ангел. В «Дальстрое» впервые были опробованы такие ноу-хау, как массовые аресты уже и так находившихся в лагере заключенных и массовые расстрелы. Помогал Э.Берзину, высланный из Ленинграда после убийства С.Кирова, бывший начальник Ленинградского УНКВД, И. Запорожец.
Никто иной, как Э. Берзин, стал основателем колымского конвейера смерти. Только за три месяца (сентябрь-ноябрь 1937 года) тройка УНКВД по «Дальстрою», в которую Э. Берзин входил по должности, приговорила к расстрелу 2428 человек. Как издевательство над памятью десятков тысяч, умерших и расстрелянных в колымских лагерях, можно расценить гранитный бюст этого палача перед зданием магаданской мэрии.
Когда открывали монумент «Маска Скорби» и уже было принято решение об установке в центре города бюста Э.Берзина, нашелся один человек, кто в открытую заявил отличную от победившей точку зрения. Житель Магадана, В.И.Ковалев, 1930 года рождения, вышел с огромным плакатом: «Я, Ковалев Василий Иванович, живой памятник репрессий коммунистического кровавого террора от имени узников живых и мертвых протестую против решения «демократической» власти города вынести памятник-мемориал жертвам репрессий в труднодоступное место, подальше от людских глаз, а коммунистического палача, творца лагерей на Вишере и Колыме Э.П.Берзина увековечить в центре Магадана. Люди проснитесь! Я, Ковалев В.И., бывший политзаключенный бериевских концлагерей, свидетельствую, что Берзин – это то же самое, что Берия, Сталин и Гитлер».
Трудно не согласиться с В. Ковалевым. Ибо долг гражданина – ничего не забыть и ничего не простить.
|
